Дождь идет уже третий час. Крупные, тяжелые капли стекают по высоким окнам, укутывая наш тайный дом в Москве в серую пелену. Здесь, в этом уютном убежище с теплыми стенами и мягким светом ламп, мир сужается до потрескивания дров в камине, запаха смолы и легкого скрипа старого паркета под ногами. Внешний мир — с его бесконечными требованиями, заголовками и холодным дыханием истории — растворяется, становится далеким, почти призрачным сном, который снится кому-то другому.

Я приехала первой, как всегда, привезенная водителем Владимира Путина на его мерседесе. Скинув пальто и туфли, я переоделась в мягкую пижаму — простую, хлопковую, с едва заметным узором из мелких цветов. Она пахнет домом, теплом, чем-то настоящим. Когда Владимир появился, дверь тихо скрипнула, и я услышала, как он сбрасывает ботинки в прихожей. Теперь мы сидим на диване напротив камина. Не тот Владимир с экранов телевизоров — в строгом костюме, с жесткой линией подбородка. Здесь он в домашнем халате, темно-синем, и в его руках не бумаги. Его взгляд прикован к огню, где отблески пламени играют в его глазах, делая их то задумчивыми, то почти мальчишескими.

«Тихо сегодня», — говорит он, не отрывая глаз от камина. Его голос, обычно резкий и властный, здесь звучит мягко, почти растворяясь в шуме дождя.

«Дождь заглушает все», — отвечаю я, помешивая ложкой остывший чай в кружке. Мои слова звучат как единственное нарушение этой тишины.

Он медленно кивает. «Иногда хочется, чтобы он лил вечно и остаться здесь.».

«И не возиться с мокрыми ботинками у порога?» — добавляю я с легкой улыбкой, пытаясь разрядить тишину.

Он хмыкает, уголки губ чуть приподнимаются. «И без них, да. И без звонков и будильников по утрам».

Я сижу рядом, сжимая в ладонях теплую керамическую кружку — не невесомый фарфор, а что-то простое, с едва заметной трещиной на ручке. Это мой якорь в этой реальности. Я смотрю на него: на то, как он машинально гладит корешок книги, на усталую складку между бровей. Здесь, без масок и протоколов, он кажется мне ближе, чем когда-либо, но все равно бесконечно далеким. Мое сердце сжимается от этой мысли — от того, как сильно я хочу прижаться к нему, вдохнуть запах его халата и запомнить тепло его рук, пока этот момент не ускользнул.

«Но дождь закончится, Владимир. Он всегда заканчивается», — говорю я тихо, но твердо.

Он поворачивается ко мне. В полумраке на его лице появляется тень улыбки — горькой, но теплой. «Ты, как всегда, безжалостный реалист, Луизиана».

«А ты — неисправимый романтик, прячущийся за маской тирана», — отвечаю я, и в моем голосе проскальзывает нежность, которую я не могу сдержать.

Он издает тихий вздох, почти смешок, и отворачивается к огню, — «Может, в этом и есть равновесие».

Тишина возвращается, но теперь она другая — наполненная нашими словами, их теплом и невысказанным напряжением. Каждый треск полена в камине звучит как напоминание: время идет. Мы оба знаем, что утро придет, дождь прекратится, и мир ворвется сюда — звонком телефона, гулом машины, необходимостью снова стать теми, кем нас ждут.

Он поднимает на меня глаза, и на мгновение наша тишина становится общей, почти осязаемой. В его взгляде нет ни власти, ни приказа — только вопрос, на который я не могу ответить. И, может быть, именно в этом молчании, в этой невозможности ответа, и кроется наша хрупкая, временная свобода.

Я делаю глоток теплого чая, чувствуя, как его вкус отдает травами и чем-то горьковатым. Завтра все начнется заново. Но сегодня мы — просто двое, укрытые шумом дождя и теплом камина в этом тайном уголке Москвы. И этого почти достаточно.

Позже, когда дрова в камине догорели до тлеющих углей, он поднялся и молча протянул мне руку. В этом жесте не было ни вопроса, ни принуждения — лишь тихое приглашение продлить эту иллюзию еще немного. Я вложила ладонь в его, чувствуя тепло его пальцев, и пошла за ним, словно боясь спугнуть этот миг.

Ночь не принесла страсти или забвения. Она была продолжением тишины у камина — глубокой, полной невысказанного. Мы лежали рядом, два тела в одной постели, ищущие не столько наслаждения, сколько простого человеческого тепла. Я слушала его ровное дыхание во сне, прижавшись чуть ближе, вдыхая запах его халата — смеси ткани и дыма от камина. Его рука, тяжелая и теплая, лежала на моем плече, и я накрыла ее своей ладонью, словно пытаясь удержать это тепло, этот момент, пока он не растаял.

Утро пришло слишком быстро. Дождь прекратился, и комната наполнилась холодным, серым светом. Я проснулась от легкого прикосновения — Владимир стоял у кровати, уже одетый, готовый уйти. Он наклонился и поцеловал меня в лоб, медленно, с какой-то невысказанной нежностью. Его губы были теплыми, но в этом жесте чувствовалась неизбежность прощания. «До встречи», — тихо сказал он, и его голос дрогнул, будто он тоже не хотел отпускать эту ночь. Потом он выпрямился и вышел, оставив за собой лишь запах своего одеколона и далекое урчание мотора.

Внизу, в гостиной, погасший камин выглядел как черная рана. Тишина стала пустой, официальной. На улице ждал черный мерседес, еще влажный от ночного дождя. Водитель, безликий человек в костюме, молча открыл заднюю дверь. Ни записок, ни слов. Все как всегда. Машина тронулась, увозя меня из этого тайного дома обратно в мою позолоченную клетку. Я смотрела в окно, как улицы Москвы проплывают мимо, и думала о том, что эта ночь была украденным мгновением. Мгновением, за которое завтра придется платить.

---